— Не мог бы ты посвятить меня, какие у тебя были причины на это? — осведомился Парменион.

— Я потратил деньги на броню и оружие, и для Бардилла ничего не осталось. Мы сможем разбить его?

— Смотря какую тактику он выберет, и на какой местности придется сражаться. Нам нужна равнина для пехоты, и достаточное пространство для конницы, чтобы ударить по флангам. Ну а остальное, государь, зависит от боевого духа самой армии.

— Как ты представляешь себе ход сражения?

Парменион пожал плечами. — Иллирийцы будут атаковать уверенно, предвкушая новую легкую победу. Для нас это будет преимуществом. Но если мы отобьемся, то они построятся в боевой квадрат. После этого всё решит сила, храбрость и воля. Что-то может не устоять, сломаться… у них или у нас. Всё начнется с того, что побежит один человек, паника распространится, ряды дрогнут и распадутся. Их или наши.

— Ты не прибавил мне уверенности, — проворчал Филипп и отпил вина.

— Я достаточно уверен, государь. Но даже если мы совпадаем в этом — не может быть полностью гарантированной победы.

— Как твоя рука? — спросил Филипп, меняя предмет разговора.

Парменион вытянул левую руку, раскрыл ладонь, показывая Царю покрытое шрамами мясо на ладони. — Она достаточно зажила, государь, чтобы я мог держать ей ремешок щита.

Филипп кивнул. — Люди до сих пор говорят о том дне. Они горды за тебя, Парменион; они будут сражаться за тебя; они не сдадутся, пока ты будешь вести их. Они будут равняться на тебя — ты и есть боевой дух Македонии.

— Нет, государь — хоть я тебе и благодарен за такую похвалу. Но они будут смотреть на Царя.

Филипп улыбнулся, потом расхохотался во весь голос. — Дай мне эту первую победу, Парменион. Она нужна мне. Она нужна Македонии.

— Я сделаю всё, на что способен, государь. Но давным-давно я получил урок не рисковать в азартных играх и не ставить всё на один кон.

— Но ты ведь выиграл, — заметил Филипп.

— Да, — сказал Парменион и поднялся. Он поклонился и вышел из дворца, мысли путались в его голове.

Почему Царь предпринял такой рискованный шаг? Почему не отсрочил до тех пор, когда исход станет более предсказуемым? Филипп изменился с тех пор, как женщина из сна явилась ему, стал более вспыльчивым и деятельным.

На следующее утро Парменион созвал всех своих подчиненных командиров и вышел с ними на поле для занятий за пределами Пеллы. Их было двенадцать человек, но главное, среди них были Ахиллас и Феопарл — двое из числа его первых новобранцев.

— Сегодня мы начнем новую серию занятий по боевой подготовке, — объявил он им, — и люди будут выкладываться так, как никогда раньше.

— Есть что-то, о чем мы не знаем? — спросил Тео.

— Армия — как меч, — сказал Парменион. — Только в битве сможешь понять, чего он стоит. И больше не задавай таких вопросов. Присмотритесь к людям, которые состоят у вас в подчинении — определите слабейших и отпустите их. Лучше командовать недоукомплектованным соединением, чем вести в бой труса.

Он медленно обвел взглядом своих командиров, заглянув каждому в глаза.

— Натачивайте мечи, — тихо сказал он им.

Линцестская равнина, лето, 358й год до Н.Э.

Две армии разместились в боевом порядке на пыльной равнине в одном дне конного пути в Верхнюю Македонию. Иллирийцы, с десятью тысячами пехоты и тысячей конников, превосходили македонцев числом почти вдвое.

Филипп спешился и прошел к своим гвардейцам, которые подняли клич, едва он взял щит и занял место в центре их рядов. Парменион остался в седле вместе с Атталом и Никанором, а также четырьмястами всадников, которые терпеливо ждали за его спиной. Спартанец посмотрел поверх голов трех пеших фаланг, где под командой Антипатра разместились еще триста македонских конников; чернобородый воин отдавал своим людям последние распоряжения перед боем.

— О Геката, — прошептал Аттал, глядя на иллирийские ряды, — там несметное число этих сукиных сынов.

— Скоро их станет меньше, — заверил его Парменион. Спартанец затянул ремни своего шлема с белым гребнем и вновь посмотрел на вражеский строй, расположенный меньше чем в полумиле впереди.

Бардилл собрал своих людей в боевой квадрат с кавалерией на правом краю. Парменион понял, что старый волк перехватил первое преимущество, так как плотный строй будет трудно разбить, и на первых стадиях сражения это может непоправимо поколебить дух македонцев.

— Вперед! — скомандовал Филипп, и гвардия, подняв сариссы, двинулась на врага, фаланги Тео и Ахилласа держались недалеко позади. Парменион поднял руку и тронул коня шпорами, конница пошла за ним, занимая место левее от марширующей пехоты.

Поднялась пыль, но сильный ветер развеял ее, оставив обзор чистым. Парменион увидел, как гвардия перешла на бег, сердце его забилось чаще, и он осмотрел их построение. Строй по-прежнему оставался плотным, ровным. Это он добился того, чтобы было так.

— Идут! — прокричал Аттал. Парменион поднял глаза от пехоты и увидел, как по полю скачет иллирийская кавалерия.

— Помнить про клин! — проорал Парменион, поднял копье и пустил коня в галоп. Македоняне устремились за ним.

Конники были все ближе и ближе, они уже опустили копья. Парменион поднял свой малый кавалерийский щит, наметил себе противника и позволил себе глянуть вправо и влево. Аттал и Никанор были рядом с ним — и самую малость позади, кавалерия образовала гигантское острие копья. Парменион посмотрел вперед, где прямо на него мчался всадник в желтой накидке верхом на мощном скакуне. Парменион бросил взгляд на его копье, лежащее на холке коня; как только острие прыгнуло вверх, он дернул своего жеребца влево, и копье противника рассекло воздух возле лица Пармениона. В то же время спартанец устремил свое оружие воину в горло, сбив того наземь. Оразив другое острие щитом, он вонзил свое копье в открытый живот иллирийского всадника. Когда тот пал, копье Пармениона осталось вместе в нем. Тогда спартанец выхватил меч и принялся прорубать себе дорогу вглубь вражеских рядов.

Македонская конница разбила иллирийскую, которая пыталась галопом вырваться из боя и перестроиться. Но едва им это удалось, как Антипатр набросился справа и ударил им по флангам. Пойманные в западню, иллирийцы дрались теперь только за свои жизни. Меч звякнул по шлему Пармениона, копье скользнуло по нагруднику, оставив продольный порез на ключице. Его собственный меч взмывал и падал, поднимая в воздух брызги крови.

Постепенно иллирийцы были сжаты в плотную массу, большинство в которой не могло вступить в бой, стиснутые своими же товарищами. Лошади падали, придавливая вопящих воинов, и кавалерийский бой подошел к концу — иллирийцы пробивались на юг и покидали поле. Антипатр кинулся за ними, но Парменион, Аттал и Никанор созвали своих людей и перестроились за сражавшимися рядами.

У Филиппа не было времени наблюдать за столкновением кавалерии. Когда гвардия подошла на тридцать шагов к иллирийским передним рядам, он приказал встать. Фаланга замедлилась, потом остановилась, позволив отряду Тео занять место слева, а людям Ахилласа — отойти, чтобы пресечь возможную атаку с правого фланга.

Теперь они были близки настолько, что могли видеть лица врагов, а также стену из копий и щитов, которая ждала их.

— К победе! — воскликнул Филипп.

Строй двинулся вперед, триста щитов вширину и десять вглубину. Когда они приблизились к иллирийскому боевому квадрату, воины переднего ряда остановились еще раз, встав в упор — сариссы наготове, острия сияют на солнце. Воины второго ряда подняли древки этих длинных копий и по приказу, который прокричал Филипп, побежали и вонзили огромное оружие во вражеские ряды. Железные наконечники сарисс пронзали щиты и нагрудники, сбивая людей с ног. Затем копья отошли назад, чтобы ударить еще раз, по второму ряду.

При том первом ударе Филиппу показалось, что иллирийцы вот-вот дрогнут и побегут, такая паника охватила неприятеля. Но тут иллирийский воин, пронзенный в живот, схватил руками пробившую его сариссу и упал на нее. Остальные были воодушевлены такой самоотверженностью и последовали его примеру, хватая древки копий и делая их бесполезными.